читать дальше
***
Промозглый воздух с запахом листвы и дождливой сырости лениво заползал в приоткрытое окно, с трудом задевая тяжелые шторы, свидетельствуя о наступлении туманного еще сонного утра. Очередного ненавистного утра… Уже несколько минут он просто лежал с открытыми глазами, вглядываясь в искусственную блеклость потолка и пытаясь найти в себе силы подняться, вслушиваясь в монотонное шуршание уже привычного дождя за окном, настойчиво затягивающего в свои равнодушные объятия бездействия и нежелания. Он неохотно повернул голову, утыкаясь взглядом в обнаженную спину лежащего рядом чужого тела с нижней частью небрежно прикрытой ворохом измятой простыни. Кажется, это уже не в первый раз… кажется это становилось таким обыденным, что уже осточертело. Блуждать вечерами по незнакомым барам, чтобы утром проснуться в одной постели с кем-то посторонним, даже не пытаясь вспомнить его имя. Секс был весьма посредственным и банальным, но все же это был секс и если не каждую ночь, то довольно часто, вполне достаточно чтобы забыться на время, заткнуть давящую скуку и одиночество и просто удовлетворить свои физиологические потребности, не особо заботясь с кем именно. Спина оказалась весьма привлекательной, стройной, с аккуратно выступающими позвонками под тонкой бледностью кожи и небольшой татуировкой черного дракона на лопатке, но теперь уже не вызывавшая никаких эмоций. Ночь закончилась, а вместе с ней растворился и интерес к этому чужому одноразовому телу. Именно одноразовому - это было его главным правилом, которое он никогда не нарушал, избавляясь от лишней привязанности. Пересилив тянущий плен уютной кровати, он медленно сел, а затем поднялся, прикрыв собственную обнаженность шелковистой тканью темно-бардового кимоно. Сделав пару глотков из бокала с недопитым вином, слегка поморщился, ощутив кисловатый вкус, и неторопливо подошел к мольберту возле окна, прикуривая на ходу сигарету. Голова противно ныла в висках, а сигарета казалась сухой и тошнотворно горькой, обостряя шершавость языка и искусанных губ.
- Доброе утро, - послышался тихий голос. Растрепанный парень неохотно уселся в кровати, потирая заспанные глаза.
– Угу, - отозвался Тоору, мельком взглянув в его сторону и взяв тонкую кисть, вернулся к начатому холсту. – Похоже, тебе сейчас самое время забирать свои шмотки и валить отсюда, - вкрадчиво добавил он, выдыхая густой дым и выводя плавные линии пока еще нечеткого изображения.
– Ты такой негостеприимный, - капризно буркнул парень, приглаживая непослушные пряди и натягивая джинсы с рваными разрезами на коленках.
– Ты, кажется, знал, зачем пришел сюда и получил то, что хотел, разве нет?
Парень непринужденно улыбнулся, приблизившись к нему, шутливо проскользив пальцами по гладкости крепкого плеча.
– Даже больше, и не против получить это еще раз.
Тоору повернул голову, недолго изучая взглядом довольно смазливое личико с застывшей кокетливой ухмылкой. « И что меня в последнее время тянет на таких…? Пора менять вкусы..» Он удрученно вздохнул, закусив фильтр и борясь с желанием двинуть сейчас по этой милой мордашке, наслаждаясь причудливыми кровоподтеками и ссадинами, искусно преобразившими бы эту мраморно-бледную мягкую кожу яркими красками сочного холста.
– Ты весьма хорош в постели, Тоору, - усмехнулся парень, не сводя заинтересованного взгляда.
– Ты даже запомнил мое имя?! Хмм… похоже, теперь мне придется тебя убить, - задумчиво протянул Ниимура, снова возвращаясь к прерванному занятию.
– Что? – глаза парня испуганно расширились. Он отшатнулся от него, растерянно застыв.
– Если ты не уберешься отсюда, придется воплотить слова в жизнь и поверь, это будет ничуть не хуже чем секс со мной. Может, согласишься остаться? Что-то вроде mors liberationem...
Отсутствие какой-либо смысловой нагрузки и совершенное непонимание исказило миловидное личико, упорно пытавшееся переварить полученную информацию, видимо, не слишком интеллектуальным наполнением собственной черепной коробки. Тоору криво усмехнулся, ткнув окурок в стоявшую рядом пепельницу.
– А ты к тому же недалекий…
- Ну и шутки у тебя, - нашелся парень, нервно рассмеявшись и придя в себя после минутного зависания.
Этот человек казавшийся вчера вечером довольно милым, теперь начинал неприятно пугать его. Стоило только взглянуть в эти глаза, застывшие чернеющей мертвой пленкой всепоглощающего равнодушия, становилось отчетливо ясно, если бы он действительно захотел убить, то с непринужденной легкостью расчленил бы его прямо здесь, шепча это странное «mors liberationem». Парень как можно беззаботнее подобрал с пола свою футболку, натянув через голову, стараясь не запутаться и скрыть неловкую напряженность движений.
– Мог бы хотя бы предложить кофе, - он выдавил приветливую улыбку, поглядывая в сторону миниатюрной фигуры, молчаливо застывшей возле мольберта что-то скрупулезно вырисовывая длинной кистью и совершенно не заботясь о распахнутости своего кимоно, томительно привлекающ
- Доброе утро, - послышался тихий голос. Растрепанный парень неохотно уселся в кровати, потирая заспанные глаза.
– Угу, - отозвался Тоору, мельком взглянув в его сторону и взяв тонкую кисть, вернулся к начатому холсту. – Похоже, тебе сейчас самое время забирать свои шмотки и валить отсюда, - вкрадчиво добавил он, выдыхая густой дым и выводя плавные линии пока еще нечеткого изображения.
– Ты такой негостеприимный, - капризно буркнул парень, приглаживая непослушные пряди и натягивая джинсы с рваными разрезами на коленках.
– Ты, кажется, знал, зачем пришел сюда и получил то, что хотел, разве нет?
Парень непринужденно улыбнулся, приблизившись к нему, шутливо проскользив пальцами по гладкости крепкого плеча.
– Даже больше, и не против получить это еще раз.
Тоору повернул голову, недолго изучая взглядом довольно смазливое личико с застывшей кокетливой ухмылкой. « И что меня в последнее время тянет на таких…? Пора менять вкусы..» Он удрученно вздохнул, закусив фильтр и борясь с желанием двинуть сейчас по этой милой мордашке, наслаждаясь причудливыми кровоподтеками и ссадинами, искусно преобразившими бы эту мраморно-бледную мягкую кожу яркими красками сочного холста.
– Ты весьма хорош в постели, Тоору, - усмехнулся парень, не сводя заинтересованного взгляда.
– Ты даже запомнил мое имя?! Хмм… похоже, теперь мне придется тебя убить, - задумчиво протянул Ниимура, снова возвращаясь к прерванному занятию.
– Что? – глаза парня испуганно расширились. Он отшатнулся от него, растерянно застыв.
– Если ты не уберешься отсюда, придется воплотить слова в жизнь и поверь, это будет ничуть не хуже чем секс со мной. Может, согласишься остаться? Что-то вроде mors liberationem...
Отсутствие какой-либо смысловой нагрузки и совершенное непонимание исказило миловидное личико, упорно пытавшееся переварить полученную информацию, видимо, не слишком интеллектуальным наполнением собственной черепной коробки. Тоору криво усмехнулся, ткнув окурок в стоявшую рядом пепельницу.
– А ты к тому же недалекий…
- Ну и шутки у тебя, - нашелся парень, нервно рассмеявшись и придя в себя после минутного зависания.
Этот человек казавшийся вчера вечером довольно милым, теперь начинал неприятно пугать его. Стоило только взглянуть в эти глаза, застывшие чернеющей мертвой пленкой всепоглощающего равнодушия, становилось отчетливо ясно, если бы он действительно захотел убить, то с непринужденной легкостью расчленил бы его прямо здесь, шепча это странное «mors liberationem». Парень как можно беззаботнее подобрал с пола свою футболку, натянув через голову, стараясь не запутаться и скрыть неловкую напряженность движений.
– Мог бы хотя бы предложить кофе, - он выдавил приветливую улыбку, поглядывая в сторону миниатюрной фигуры, молчаливо застывшей возле мольберта что-то скрупулезно вырисовывая длинной кистью и совершенно не заботясь о распахнутости своего кимоно, томительно привлекающ
ей полуобнаженностью красивого тела.
– Кофе в шкафу на кухне, вода там же. Пей и проваливай, - меланхолично отозвался Тоору, прикуривая новую сигарету и разминая затекшую шею.
– Ладно, я понял,- хмыкнул парень, поправляя сбившуюся челку и дернув за ремень свою сумку, направился к двери. – Спасибо за проведенную ночь.
Ниимура все же повернулся в сторону задержавшегося на пороге парня, вертя кисть в перепачканных краской пальцах, в последний раз смерив его взглядом.
– Ты все еще помнишь, как меня зовут и этот адрес?
– Нет, впервые тебя вижу и надеюсь, больше не увижу никогда, - тихо произнес парень и скрылся за дверью.
– Вот и отлично.
– Кофе в шкафу на кухне, вода там же. Пей и проваливай, - меланхолично отозвался Тоору, прикуривая новую сигарету и разминая затекшую шею.
– Ладно, я понял,- хмыкнул парень, поправляя сбившуюся челку и дернув за ремень свою сумку, направился к двери. – Спасибо за проведенную ночь.
Ниимура все же повернулся в сторону задержавшегося на пороге парня, вертя кисть в перепачканных краской пальцах, в последний раз смерив его взглядом.
– Ты все еще помнишь, как меня зовут и этот адрес?
– Нет, впервые тебя вижу и надеюсь, больше не увижу никогда, - тихо произнес парень и скрылся за дверью.
– Вот и отлично.
*mors liberationem (лат.)- смерть во спасение
Его волосы, ленивым черным шелком растекались по затертому дереву парты, по сложенным рукам, погрузившись в меланхоличное спокойствие. Полуприкрытые глаза рассеянно вглядывались в серую прозрачность широкого окна. Голос преподавателя доносился монотонными, невнятными волнами, едва задевая барабанные перепонки. Тоору сидел на последнем ряду, смутно соображая, как и зачем он сюда попал. Казалось, еще минуту назад он равнодушно дремал, не вникая в идущую лекцию, и ему даже что-то снилось. Похоже, это был невысокий заросший холм, окутанный мягким, холодным туманом, позволявшим различить лишь одинокое ветвистое дерево, растущее в самом центре. Оно было слишком старым и уставшим, будто выживший из ума старик, тихо нашептывало редкой пожелтевшей листвой что-то о своей бесконечной прожитой жизни. Он лежал между искривленных, вырвавшихся из тесной земли корней и покорно слушал, поглаживая ветхую шероховатость. Дереву хотелось покоя и забвения, но оно было обречено на вечность, мучительное одиночество на этом заросшем холме. Тоору сочувствовал ему, всей кожей ощущая болезненные страдания, но ничем не мог помочь. Оживший туман, костлявыми пальцами леденящей влажности, неторопливо подкрадывался все ближе, оплетая его ноги, скользя выше, к груди, к беззащитному горлу, все еще пульсирующему жилкой горячей крови. Тело постепенно немело, теряя способность двигаться. Он медленно погружался в подмерзшую землю, необратимо срастаясь с толстым, могучим стволом с этими корнями, превращаясь в иссохший забытый кокон. Умиротворение с пресным привкусом тлена пожирало изнутри, вытягивая жизненные соки, заполняя умирающую, выеденную оболочку колючим страхом и невыносимой тоской. Дерево больше не говорило с ним, предпочитая поглотить еще одно свежее сердце и сгладить свое одиночество, оставив в себе навсегда.
Тоору повернул голову, уткнувшись подбородком в сложенные руки, сбрасывая остатки удручающего воспоминания. Аудитория по-прежнему была наполовину заполнена студентами, не проявлявшими особого внимания. Лектор все еще что-то упорно рассказывал, уткнувшись в книгу, похоже, не заботясь о том, слушает ли его хоть кто-то. И зачем вообще нужна теория на факультете искусств…? На каждой однообразной паре узнавать о многочисленных великих художниках, большинство из которых были помешанными извращенцами, шизофрениками, гомосексуалистами и совершенными неудачниками, но все равно признанными гениями. Все эти специфические особенности творческой личности Ниимуру нисколько не смущали, и все же он не любил массовость. Единственный, кто его вдохновлял – Дали и не только, как художник. Ну, может быть еще Эдвард Мунк с его непревзойденным «Криком». Репродукция этой картины долгое время висела в его комнате, заставляя часами всматриваться в отчаянную фигуру. Мунк страдал от маниакально-депрессивного психоза и тогда, в тот период восхищения его произведениями, Тоору увлеченно копался в себе, пытаясь найти какие-либо «гениальные» отклонения, но кроме беспричинного влечения к смерти, так ничего и не обнаружил. Теперь все это казалось ему смешным и глупым. «Крик» сменился его собственными картинами, и смысла в изучении биографии всех этих больных на голову людей не прибавилось.
Он снова переложил голову набок, задумчиво сжимая в губах не прикуренную сигарету. Внезапно ему стало интересно: а болен ли чем-то таким Мацумото…? Вся эта его боязнь прикосновений, затворничество. Может у трусишки-хикикамори тоже не все дома? Разве что кучка страхов и гиперболический комплекс неполноценности. Будет ли он бороться со своими фобиями, копошащимися в темном углу собственного сознания, или предпочтет более легкий способ? Тоору не знал, но отчего-то ему хотелось на это посмотреть в качестве стороннего наблюдателя, хотя он никогда не считал себя особо любопытным. Что-то было в этом парнишке: необъяснимое, смазанное, будто расплывшееся монохромное полотно и невольно притягивающее, точно прочными клещами впиваясь в его ребра, смутно знакомое и схожее с ним. Даже сейчас ему снова захотелось оказаться там, в этой темной комнате с въевшимся запахом ментола, снова заглянуть в эти чернеющие озлобленным глянцем глаза забитого щенка. Только вот зачем..?
Лекция кончилась, и студенты очнувшейся толпой расходились по своим делам. А Тоору все еще продолжал сидеть, сминая губами фильтр, задумчиво всматриваясь в окно, равнодушную стену дождя за которой виднелись серые стены общежития, интуитивно ощущая, что кто-то так же оттуда смотрит на него.
Тоору повернул голову, уткнувшись подбородком в сложенные руки, сбрасывая остатки удручающего воспоминания. Аудитория по-прежнему была наполовину заполнена студентами, не проявлявшими особого внимания. Лектор все еще что-то упорно рассказывал, уткнувшись в книгу, похоже, не заботясь о том, слушает ли его хоть кто-то. И зачем вообще нужна теория на факультете искусств…? На каждой однообразной паре узнавать о многочисленных великих художниках, большинство из которых были помешанными извращенцами, шизофрениками, гомосексуалистами и совершенными неудачниками, но все равно признанными гениями. Все эти специфические особенности творческой личности Ниимуру нисколько не смущали, и все же он не любил массовость. Единственный, кто его вдохновлял – Дали и не только, как художник. Ну, может быть еще Эдвард Мунк с его непревзойденным «Криком». Репродукция этой картины долгое время висела в его комнате, заставляя часами всматриваться в отчаянную фигуру. Мунк страдал от маниакально-депрессивного психоза и тогда, в тот период восхищения его произведениями, Тоору увлеченно копался в себе, пытаясь найти какие-либо «гениальные» отклонения, но кроме беспричинного влечения к смерти, так ничего и не обнаружил. Теперь все это казалось ему смешным и глупым. «Крик» сменился его собственными картинами, и смысла в изучении биографии всех этих больных на голову людей не прибавилось.
Он снова переложил голову набок, задумчиво сжимая в губах не прикуренную сигарету. Внезапно ему стало интересно: а болен ли чем-то таким Мацумото…? Вся эта его боязнь прикосновений, затворничество. Может у трусишки-хикикамори тоже не все дома? Разве что кучка страхов и гиперболический комплекс неполноценности. Будет ли он бороться со своими фобиями, копошащимися в темном углу собственного сознания, или предпочтет более легкий способ? Тоору не знал, но отчего-то ему хотелось на это посмотреть в качестве стороннего наблюдателя, хотя он никогда не считал себя особо любопытным. Что-то было в этом парнишке: необъяснимое, смазанное, будто расплывшееся монохромное полотно и невольно притягивающее, точно прочными клещами впиваясь в его ребра, смутно знакомое и схожее с ним. Даже сейчас ему снова захотелось оказаться там, в этой темной комнате с въевшимся запахом ментола, снова заглянуть в эти чернеющие озлобленным глянцем глаза забитого щенка. Только вот зачем..?
Лекция кончилась, и студенты очнувшейся толпой расходились по своим делам. А Тоору все еще продолжал сидеть, сминая губами фильтр, задумчиво всматриваясь в окно, равнодушную стену дождя за которой виднелись серые стены общежития, интуитивно ощущая, что кто-то так же оттуда смотрит на него.